Неточные совпадения
Он не только не любил семейной жизни, но в
семье, и в особенности в муже, по тому
общему взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более — смешное.
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что
семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых,
общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
Летняя окраска его весьма пестрая:
общий тон шерсти красно-кирпичный; по сторонам тела расположено
семь рядов белых пятен величиной с яблоко; по спине проходит черный ремень; хвост животного, которым он постоянно помахивает, украшен длинными черными волосами.
Во мне не было и не могло быть той спетости и того единства, как у Фогта. Воспитание его шло так же правильно, как мое — бессистемно; ни семейная связь, ни теоретический рост никогда не обрывались у него, он продолжал традицию
семьи. Отец стоял возле примером и помощником; глядя на него, он стал заниматься естественными науками. У нас обыкновенно поколение с поколением расчленено;
общей, нравственной связи у нас нет.
Любил щеголять и мучился тем, что неоднократно пытался попасть в
общую помещичью
семью, но каждый раз, даже у мелкопоместных, встречал суровый отпор.
Участь тетенек-сестриц была решена. Условлено было, что сейчас после Покрова, когда по первым умолотам уже можно будет судить об
общем урожае озимого и ярового,
семья переедет в Заболотье. Часть дворовых переведут туда же, а часть разместится в Малиновце по флигелям, и затем господский дом заколотят.
Почему все это меня интересовало, объяснить не могу, но, вероятно, тут оказывало свое действие
общее скопидомческое направление
семьи.
Ни в характерах, ни в воспитании, ни в привычках супругов не было ничего
общего, и так как матушка была из Москвы привезена в деревню, в совершенно чуждую ей
семью, то в первое время после женитьбы положение ее было до крайности беспомощное и приниженное.
Одиноко прозябал он в своей берлоге, не принимая никакого участия в
общем помещичьем раздолье и растрачивая свою озорливость среди безответных дворовых, не щадя даже кровной
семьи.
Еще в
семи — и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из
общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
Порой приезжали более отдаленные соседи помещики с
семьями, но это бывало редко и мимолетно. Приезжали, здоровались, говорили о погоде, молодежь слушала музыку, порой танцовала. Ужинали и разъезжались, чтобы не видаться опять месяцы. Никаких
общих интересов не было, и мы опять оставались в черте точно заколдованной усадьбы.
К
семи часам ученики, жившие на
общих квартирах, должны были сидеть за столами и готовить уроки.
Этот недостаток женщин и
семей в селениях Тымовского округа, часто поразительный, не соответствующий
общему числу женщин и
семей на Сахалине, объясняется не какими-либо местными или экономическими условиями, а тем, что все вновь прибывающие партии сортируются в Александровске и местные чиновники, по пословице «своя рубашка ближе к телу», задерживают большинство женщин для своего округа, и притом «лучшеньких себе, а что похуже, то нам», как говорили тымовские чиновники.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют отца проклинать дочь, дочь — уйти от отца и затем ставят несчастную девушку в такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не только для нее самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и
общий позор для целой
семьи.
Прежде население подводилось под один
общий уровень, из которого выделялись редкие
семьи, как Горбатые или брательники Гущины.
— Откроем приют для угнетенных; сплотимся, дружно поможем
общими силами частному горю и защитим личность от
семьи и общества. Сильный поработает за бессильного: желудки не будут пугать, так и головы смелее станут. Дело простое.
Лиза заметила, что все это прекрасно, что со всем можно помириться, но что она удивляется, каким образом Белоярцев мог позволить себе сделать выбор квартиры, не получив на этот выбор предварительно
общего согласия всей собирающейся
семьи.
Прямым последствием таких речей явилась мысль зажить на новых началах; создать, вместо вредной родовой
семьи,
семью разумную, соединяемую не родством, а единством интересов и стремлений, и таким образом защитить каждого
общими силами от недостатков, притеснений и напастей.
— Когда она прекратится — никто тебе не скажет. Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля станет
общей и ничьей, когда любовь будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую
семью, где пропадет различие между твоим и моим, и наступит рай на земле, и человек опять станет нагим, блаженным и безгрешным. Вот разве тогда…
После него все пошло по-новому. Сперва поселился Мокей зюздинский с бабами, а за ним
семей еще боле десятка перетащилось. Старцы наши заметно стали к ним похаживать, и пошел у них тут грех и соблазн великий. Что при старике Асафе было
общее, — припасы ли, деньги ли, — то при Мартемьяне все врозь пошло; каждый об том только и помыслу имел, как бы побольше милостыни набрать да поскорее к любовнице снести.
На арену хозяйственности выступает большак-сын. Если он удался, вся
семья следует его указаниям и, по крайней мере, при жизни старика не выказывает розни. Но, по временам, стремление к особничеству все-таки прорывается. Младшие сыновья припрятывают деньги, — не всё на
общее дело отдают, что выработают на стороне. Между снохами появляются «занозы», которые расстраивают мужей.
— Он делал зло тысячам, так им одним с его
семьей можно пожертвовать для
общей пользы, — отвечал Калинович.
Всю вескость последнего правила пришлось вскоре Александрову испытать на практике, и урок был не из нежных. Вставали юнкера всегда в
семь часов утра; чистили сапоги и платье, оправляли койки и с полотенцем, мылом и зубной щеткой шли в
общую круглую умывалку, под медные краны. Сегодняшнее сентябрьское утро было сумрачное, моросил серый дождик; желто-зеленый туман висел за окнами. Тяжесть была во всем теле, и не хотелось покидать кровати.
Бывают
семьи, над которыми тяготеет как бы обязательное предопределение. Особливо это замечается в среде той мелкой дворянской сошки, которая, без дела, без связи с
общей жизнью и без правящего значения, сначала ютилась под защитой крепостного права, рассеянная по лицу земли русской, а ныне уже без всякой защиты доживает свой век в разрушающихся усадьбах. В жизни этих жалких
семей и удача, и неудача — все как-то слепо, не гадано, не думано.
Он хотя и не высказывал никогда своих чувств, но, кажется, сильно ко мне привязался, привязался за нашу
общую страсть к охоте, за мое простое обращение, за помощь, которую я изредка оказывал его вечно голодающей
семье, а главным образом за то, что я один на всем свете не корил его пьянством, чего Ярмола терпеть не мог.
Очень замечательная вещь, что есть добрые люди, считающие нас вообще и провинциалов в особенности патриархальными, по преимуществу семейными, а мы нашу семейную жизнь не умеем перетащить через порог образования, и еще замечательнее, может быть, что, остывая к семейной жизни, мы не пристаем ни к какой другой; у нас не личность, не
общие интересы развиваются, а только
семья глохнет.
Примирение с Пятовыми точно внесло какую благодать в брагинскую
семью; все члены ее теперь вздохнули как-то свободнее. Гордей Евстратыч «стишал» и начал походить на прежнего Гордея Евстратыча, за исключением своего нового костюма, с которым ни за что не хотел расстаться. Михалко и Архип выезжали теперь с прииска раза три в неделю, и невестки вздохнули свободнее. Точно к довершению
общего благополучия, у Дуни родилась прехорошенькая девочка.
Нина считалась в
семье общей любимицей, избалованным, но прелестным ребенком.
На небольшом клочке веленевой бумажки стояли следующие, карандашом начертанные слова:"Приходите сегодня вечером в
семь часов ко мне на одну минуту, умоляю вас. Ирина". Литвинов сунул бумажку в карман и, обернувшись, усмехнулся опять… кому? зачем? Татьяна спиной к нему стояла. Обед происходил за
общим столом. Литвинов сидел между Капитолиной Марковной и Татьяной и, как-то странно оживившись, разговаривал, рассказывал анекдоты, наливал вина себе и дамам.
Являются представления об
общем благе, об общечеловеческой
семье, о праве на счастье; и чем больше расширяются границы этих представлений, тем больше находит для себя, в этих границах, работы человеческая мысль и деятельность.
К службе и к своим перекочевкам с места на место он относился с редким легкомыслием, и когда при нем серьезно говорили о чинах, орденах, окладах, то он добродушно улыбался и повторял афоризм Пруткова: «Только на государственной службе познаешь истину!» У него была маленькая жена со сморщенным лицом, очень ревнивая, и пятеро тощеньких детей; жене он изменял, детей любил, только когда видел их, а в
общем относился к
семье довольно равнодушно и подшучивал над ней.
Она не только имела за ними главный
общий надзор, но она же наблюдала за тем, чтобы эти оторванные от
семьи дети не терпели много от грубости и невежества других женщин, по натуре хотя и не злых, но утративших под ударами чужого невежества всю собственную мягкость.
Насколько это чувство можно было анализировать в Мане, оно имело что-то очень много
общего с отношениями некоторых молодых религиозных и несчастных в
семье русских женщин к их духовным отцам; но, с другой стороны, это было что-то не то.
Таков он был и всегда и во всем, и я и Истомин держались с ним без всякой церемонии. К Норкам Истомин не ходил, и не тянуло его туда. Только нужно же было случиться такому греху, что попал он, наконец, в эту
семью и что на
общее горе-злосчастие его туда потянуло.
Вот еще
семья. И еще. Вон старик, семьдесят лет. «Lues II». Старик. В чем ты виноват? Ни в чем. В
общей чашке! Внеполовое, внеполовое. Свет ясен. Как ясен и беловатый рассвет раннего декабря. Значит, над амбулаторными записями и великолепными немецкими учебниками с яркими картинками я просидел всю мою одинокую ночь.
Медведенко. Да. Играть будет Заречная, а пьеса сочинения Константина Гавриловича. Они влюблены друг в друга, и сегодня их души сольются в стремлении дать один и тот же художественный образ. А у моей души и у вашей нет
общих точек соприкосновения. Я люблю вас, не могу от тоски сидеть дома, каждый день хожу пешком шесть верст сюда да шесть обратно и встречаю один лишь индифферентизм с вашей стороны. Это понятно. Я без средств,
семья у меня большая… Какая охота идти за человека, которому самому есть нечего?
Таким образом Бенни вошел в редакционную
семью не прежде, как получив от всех
общее подтверждение, что дурным слухам на его счет здесь никто не верит.
— В
общем, года четыре, а так… близко — месяцев семь-восемь. Ты — увидишь, он очень милый. Нежный такой, легко возбуждающийся, идеалист и немножко, кажется, декадент. Впрочем, теперь молодёжь вся склонна к декадентству… Одни падают в сторону идеализма, другие к материализму… и те и другие не кажутся мне умными.
Многочисленность
семьи, тесное, неудобное помещение, работа, делающаяся в эту пору более
общею, домашнею, — все это, вынуждая каждого входить теснее в отношения другого, невольно сродняет их между собою.
Кажется, мы не ошибемся, если на сто тысяч
общего числа читателей положим одного исправленного негодяя (да и то мы боимся, чтобы читатели не осердились на нас за то, что мы предполагаем в их числе таких нехороших людей; но просим извинения, оправдываясь пословицею: в
семье не без урода).
За этими почти единственными, поэтическими для бедного студента, минутами следовала бурсацкая жизнь в казенных номерах, без
семьи, без всякого развлечения, кроме вечного долбления профессорских лекций, мрака и смерти преисполненных, так что Иосаф почти несомненно полагал, что все эти мелкие примеры из истории Греции и Рима, весь этот строгий разум математики, все эти толки в риториках об изящном — сами по себе, а жизнь с колотками в детстве от пьяных папенек, с бестолковой школой в юности и, наконец, с этой вечной бедностью, обрывающей малейший расцвет ваших юношеских надежд, — тоже сама по себе и что между этим нет, да и быть никогда не может, ничего
общего.
Где эта
семья, у которой было одно сердце, одна душа, где собственности не было, а было все
общее, как говорит Лука?
Причина понятна: крестьянские дети, говоря вообще, свободнее воспитываются, отношения между младшими и старшими там проще и ближе, ребенок раньше делается деятельным членом
семьи и участником
общих трудов ее.
И сидели, в длинном строе,
Грустно-бледная
семья —
Жены, девы падшей Трои,
Голося и слезы лья,
В горе
общем и великом
Плача о себе самих,
И с победным, буйным кликом
Дико вопль сливался их…
«Ждет нас горькая неволя
Там, вдали, в стране чужой.
Ты прости, наш край родной!
Как завидна мертвых доля...
«Если я отнимаю у людей собственность, хватаю их от
семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю людей чужого народа, разоряю их, стреляю в города по женщинам и детям, то я делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю волю власти, которой я обещал повиноваться для блага
общего», — говорят подвластные.
— Ну, вот что, Маринка, — произнес Игорь, кладя руку на плечо девочки, карие глаза которой были все еще полны слез, — вот что, Маринка, постарайся понять меня: ведь ты хочешь, конечно, чтобы отыскался твой отец и Ануся, a для этого надо, чтобы пришли русские и освободили их от наших
общих врагов. Ведь вот австрийцы поступили с вами, как злодеи и разбойники, несмотря на то, что ты, твоя
семья и вся эта деревня принадлежите к их государству. Они должны были охранять вас, a они…
В этом он был более"эмигрант", чем многие наши писатели, начиная с Тургенева; а ведь тот, хоть и не кончил дни свои в политическом изгнании, но умер также на чужбине и, в
общем, жил за границей еще дольше Герцена, да еще притом в тесном общении с
семьей, где не было уже ничего русского.
Пришлось сильно ограничить время занятий: я стал заниматься только днем, и то с перерывами, чтобы дать отдых глазам, — в
общей сложности всего по семь-восемь часов; рано ложился, много спал.
— Штука, в
общем, очень скверная. Важно тут не то, что он сейчас хандрит. А вообще на всей их
семье типическая печать вырождения: старший брат — пропойца; Марья Васильевна — с нелепо-неистовым стремлением распинать себя; другой брат, приват-доцент этот, отравился…
— Да, да! Какой ты умник, папочка, что купил хуторок! — подтвердил и маленький семилетний Бобка,
общий баловень и любимец в
семье.